года  я вновь оказался на испытаниях в составе "дежурной - зимней" команды, задачей которой являлось поддержка "боеготовности " торпеды ТАН-53 и оборудования к проведению опытных стрельб при благоприятных метеоусловиях, в "окнах" между штормами и метелями.
Кроме того, ожидалось прибытие для испытаний новых кормовых отделений торпеды с впервые установленными в них механизмами рассогласования горизонтальных рулей.
Конструкции этих устройств были разработаны мной лично и по моей инициативе.
  4 комплекта из 5-ти изготовленных в цехах НИИ-400 были мной приняты перед отъездом в командировку и теперь там они дожидались изготовления новых КО и ХЧ, чтобы быть в них установленными.
На предстоящих испытаниях, наряду с другими, должен был решаться вопрос стабилизации крена проектируемой торпеды ТАН-53.
На сей раз Феодосия, поселок, завод, и все остальное было для меня уже не ново, я здесь уже становился "своим человеком" - старожилом.
На этот раз приборный участок я принимал здесь у своего непосредственного начальника - И.Т. Шестопалова. Р.В. Исаков, у которого в аналогичной ситуации я принимал участок в 1952 году, теперь вместе с В.А. Калитаевым работал в отделе № 8, где начали создавать другой тип торпеда.
В этой командировке здесь  для меня в основном все уже было  известно и знакомо. На то, что с этого года поселок Орджоникидзе и Феодосия вместе со всем Крымом начали входить в состав Украинской ССР даже не обратил внимания!
На этот раз  в командировке я был «холостым». Моим жильем стал номер феодосийской гостиницы "Астория".

Устроились отлично - по два человека в номере на втором этаже, с видом на феодосийский залив.



В каждом номере, кроме просторных двуспальных кроватей, имелся еще диван для гостей, а на стене повешена огромная картина с каким-то прекрасным крымским видом, ну и стол со стульями, конечно.             

В те времена на зимнее время "Астория" начинала пустовать.
Здание "Астории" было в Феодосии одним из самых основательных, еще дореволюционной постройки, каменное пятиэтажное (или шести?) здание, неплохой архитектуры.
Расположена "Астория" напротив железнодорожного вокзала, через площадь, что тоже очень удобно.
Удивительно, что на здании не были заметны следы войны, хотя вокруг все очень пострадало. Особенно это было видно во время моей прошлой командировки в Феодосию, в 1952 году.
Во время Гражданской войны в помещении "Астории", где-то это читал, находился штаб генерала А.И. Деникина - последний оплот белогвардейщины в Крыму, в европейской части России!
В этом году явных следов разрушения города уже видно не было, но еще и не были заметны новостройки. Разве, что в районе правее базара появились один – два многоэтажных кирпичных дома.
Приборный участок на этот раз почти все время обслуживался местными рабочими, ленинградские же в основном оставались на общей сборке торпеды и в тормазной, где регулярно проводились испытания торпедного двигателя.

 

При этом, изредка, на тормозных испытаниях случались небольшие взрывы-хлопки, поэтому люди, проводившие эти испытания, находились в соседнем, защищенном помещении, а все управление производилось дистанционно, но, иногда, рядом с испытываемой торпедой по недосмотру размещалось и что-либо необходимое в обиходе, но к данной работе отношения не имеющее.
Вспоминаю, что как - то, услышав, что в тормозной произошел взрыв, слесарь Иван Алексеевич схватился за голову и ринулся к месту происшествия, горестно выкрикивая на бегу, что он только что там оставил банку с солеными огурчиками, а теперь: "… Что там осталось"!
В этом году хорошо "хлопнуло" также и на моем приборном участке. Слава богу, удачно! Обошлось без травм.
При запуске гироскопического прибора разорвало трофейный гибкий шланг высокого давления. Двести атмосфер со страшным ревом стали вылетать из порванной трубки,  подняв в одно мгновение в помещении около 100 квадратных метров всю пыль и мусор, какие там были, вместе с листами всевозможных документов и прочим хламом, который имелся в наличности.
При этом обрывок гибкого шланга хлестало в разные стороны в непосредственной близости от регулировщика! Еще удачно, что воздух из шланга вылетал в противоположную от него сторону!.

Редкие зимние испытания, кроме рабочей бригады, обеспечивал инженерный состав из 3-ех - 4-ех молодых инженеров под командованием Николая Михайловича Рагозина, который вскоре станет главным инженером филиала НИИ-400 в городе Ломоносове.
За подготовку энергосиловой части торпеды отвечал недавний выпускник Ленинградского Политехнического института Н.А. Цветков, будущий начальник отдела № 68, за неконтактный взрыватель выпускник ЛКИ, будущий главный специалист главка минсудпрома Ерохин Л.С., а за приборную часть - я.

В то время для подготовки приборов к испытаниям часто приходилось с этой целью выходить на заводском катере в море. Этого требовал прибор АГК – автограф глубины и крена. Для того чтобы по показаниям этого автографа можно было бы судить, как торпеда прошла заданную ей глубину, было необходимо иметь тарировочную диаграмму данного автографа. С этой тарировочной диаграммой сравниваются записи автографа сразу после выстрела торпедой.
В те времена, как и раньше до этого, со времен Уайтхеда и Александровского, такую тарировочную диаграмму получали путем опускания прибора в воду точно на заданные глубины, от 0 метров до 30 - 40, с остановкой через каждый метр и выдерживанием на этой глубине несколько секунд, чтобы "карандаш" автографа провел бы на протягивающейся ленте прямую линию, соответствующую заданной глубине.
Такую тарировку следовало делать и периодически повторять для каждого отдельного прибора, а у меня на участке их было десятка два.
С этой целью, по моей заявке, небольшой катер, "лапоть", с открытым кокпитом, забирал меня вместе с помощником – рабочим, и с грудой автографов, и в более или менее тихую погоду  уходил в море за несколько километров, где глубина составляла порядка 30 - 40 метров. Там мы, примерно за час, делали эту тарировку, после чего возвращались в свой цех, на участок. Но какой бы спокойной погода не была, а в море все равно, волна есть, и вот моего помощника, бывшего моряка, "развозило" страшно! Он возвращался всегда полуживым!

Временами в море приходилось выходить не на «лапте», а на настоящем торпедном катере, чтобы командовать сопровождением торпеды после ее выхода из решетки.
Для обеспечения правильных действий такого ТК, на него сажался инженер-торпедист, который командиру ТК должен был сообщать информацию, что в каждый данный момент происходит с сопровождаемой торпедой и что, в связи с этим, должен предпринимать командир.
Это было следствие «министерского заседания», произошедшего на моем приборном участке в 1952 году.
Кроме сопровождения торпеды катером, на вершине мыса Киик-Атлома оборудовался наблюдательный пункт, куда при каждом выстреле направлялся инженер-наблюдатель.
В годы оккупации примерно  в этом же месте было установлено немецкое орудие, под прицелом которого находился сам мыс и окружающее его водное пространство..

В конце 1954 года у меня, да и у всех прочих также, начались бытовые осложнения.
Началось это с того, что у меня кончились деньги, выданные мне в Ленинграде из расчета месячного проживания в командировке. Пришлось просить в долг у знакомых, но все знакомые тоже были командировочными и у них у всех также деньги кончились.
В Ленинграде, в НИИ-400 никто, никак, не реагировал на наши крымские стоны и вопли, как будто нас всех сюда в Крым занесла какая-то "нечистая сила", или все сбежали с работы по своей инициативе и наша "контора" здесь не при чем! Так что "неплатежки" бывали и при социализме!

Каждый выкручивался в таких ситуациях, как он мог, ну а если уж совсем припекло, то можно было решиться и на такой поступок, какой однажды в отчаянии совершил В.А. Поликарпов, когда он послал из Феодосии на имя зам. директора А.М. Зайцева телеграмму-молнию следующего содержания: "Вашу мать выселяют из гостиницы шлите деньги"!
Такие же телеграммы поступали и от других наших руководителей, о чем свидетельствуется также в [7].
Мне же остался единственный путь к спасению - этот путь вел меня в харчевню недалеко от почты, к молодой отзывчивой и симпатичной даме - официантке Маше. Я попросил ее кормить меня в долг, пока мое начальство не пришлет мне из Питера на содержание.
Такова была "торпедная жизнь" инженера в служебной командировке! Маша меня выручила.

Такую же операцию я провел в заводской столовой и через некоторое время почувствовал себя переселившимся в историческую эпоху мечты всех трудящихся - в эпоху коммунизма, когда действует установка: "От каждого по его способностям, а каждому по его потребностям"!
При этом само понятие денег - ни к чему.
Днем я питался в столовой на заводе, а в выходные и по вечерам в Машиной харчевне около почты, заказывая там каждый раз самые вкусные и питательные блюда.

 После завершения трапезы ставил черный крест на одной из многочисленных изразцовых плиток, которыми была выложена печка, расположенная в трапезной. Уголь доставал из поддувала этой печки. По этим крестам Маша могла начислять мой долг.

Мою сытую жизнь вскоре заметили другие голодные командировочные и, по их просьбе, я ходатайствовал перед Машей.
Содержание нам всем пришло из Питера только во второй половине марта, и тогда с Машей мы сразу же рассчитались, причем, кроме того, что полагалось за обеды, она ничего больше получать от нас не хотела!
Вот и еще один добрый и отзывчивый человек встретился на нашем жизненном пути.

В те времена срочная связь испытателей с "метрополией" была телеграфной. Как и везде, среди испытателей находились любители посылать телеграммы "по поводу и без повода".
В задачах работ молодого специалиста Мартына Соловецкого, кроме прочего, было руководство по поиску и подъему объектов, потерянных на испытаниях.
Как-то водолазы со дна Двуякорной подняли болванки торпед неизвестно кем и когда потерянные - акватория этой бухты всяким хламом засорялось со времен царя Гороха (Николая II)!
Мартын немедленно дает телеграмму директору: "Нашел Б тчк чужая тчк как поступать".
Ответ его озадачил: "использовать б назначению свое усмотрение".
Телеграфная переписка «метрополии» с «провинцией», случалось, озадачивала. Например, помню на Иссык-Куль пришло как-то сообщение: «сорока лететь не может вам вылетает сковорода»!
Поди разберись, что и «сорока» и «сковорода» это не запрещенные шифры и коды, а фамилии инженеров!

Особенность жизни людей в длительной командировке состоит в том, что человеку редко предоставляется возможность уединиться. Как правило, все действия и поступки каждого индивидуума выполняются на виду у всего общества, причем не только на работе, но и вне ее.
Как проводить свое свободное время решает не индивидуум, а его коллектив. Быть же вне коллектива для человеческой натуры противопоказано!
Самая простая и естественная возможность общения для компактно проживающих в условиях длительной командировки, это общий сбор для задушевных бесед.

В половине случаев, это "перепев" тех же рабочих переживаний: какая торпеда затонула, какая выскочила на берег и напугала стадо коров, что требует от нас неразумное начальство, и прочее подобное.
Бывает много воспоминаний о делах минувших, особенно если в числе собравшихся находятся бывшие фронтовики. Им всегда было о чем поведать!
В других случаях преобладали любители преферанса или шахмат, или каких либо других, спортивных, увлечений. Все зависело от роли личности и массы, согласно учениям по курсу марксизма-ленинизма.
В конце 1954 года, одно время, я жил в одном номере гостиницы с Н.А. Цветковым. Отдохнуть после работы спокойно было очень сложно: диван постоянно использовался, как спальное место для какого-нибудь сотрудника, который временно по каким-либо причинам оказался без жилья, кто-то просто заглянул на огонек, или соберется компания игроков-картежников, или еще что-нибудь. Иногда собравшиеся не очень хорошо понимали: кто тут есть законный постоялец, а кто нет.
Как-то проснувшись, как всегда в 6 утра, чтобы успеть собраться и добежать до почты, откуда на грузовике с тентом нас отвозили на работу, мы обнаружили на диване спящего. Это был слесарь из нашей рабочей группы Герман Щ.
При попытке его разбудить, обнаружилось, что он пьян в "стельку" и не реагирует на все наши увещевания.

 Но нам следовало отправляться на работу, срочно, а комнату, при этом мы были обязаны запереть и ключ сдать дежурной по этажу.

 Оставить его запертым - также нельзя: неизвестно, что с человеком в таком состоянии может произойти.

Мысль о том, что человека, тем более своего, можно сдать милиции не приходила в голову ни тогда, ни потом.
Время было в обрез, и ничего лучше мы не придумали, кроме того, что решили тащить его вместе с нами на работу, авось за время пути придет в себя.

 Было еще совсем темно, когда мы, почти переставляя Герману ноги, притащили его к машине, в которой уже все сидели и она, вот-вот, должна была тронуться в путь.
Однако погрузить Германа в машину мы не смогли, против этого стал решительно возражать старший, которым тогда был Беляков А.Г.:

"Откуда Вы этот труп взяли, туда его и тащите, а сами быстро приезжайте на завод, любым транспортом"!

Мы так и сделали: снова притащили Германа в "Асторию" (а это топать с грузом километр - полтора), тихонько положили его на диванчик в вестибюле, а сами рейсовым автобусом добрались до поселка Орджоникидзе.

 Далее спокойно отработали день и, вместе со всеми, вечером вернулись к себе в "Асторию".

 Германа там не было!

 Не был он на работе и на следующий день, и дальше.
Человек исчез!
Исчез человек, находящийся в служебной командировке, готовящий новое секретное морское оружие!
Последними, кто его видел и куда-то утащил, были я и Н. Цветков и, поэтому, коллектив стал на нас смотреть с каждым днем все более подозрительно, как на злодеев, девших человека неизвестно куда.
Никто из его ближайших товарищей не смог Германа обнаружить во всех местах, где бы он мог быть.

Милицию подняли "на ноги" - и тоже безо всякого результата.

 Нас двоих неоднократно допрашивали все с большим пристрастием.
Беспокойство все более нарастало до тех пор, пока, дней через десять, виновник сам не появился на работе.
Тривиальная история, описанная А.П. Чеховым в "Шведской спичке"!
Герман, как и тот герой, приходил в "норму" у какой-то знакомой.
Только вот ответственность за человека в данном случае была побольше, чем у героя А.П. Чехова: там он был человеком "свободным".
А "надрался" Герман Щ., как он объяснял, чисто случайно: ночью ему захотелось пить, и он встал с дивана и взял в темноте какой-то графин, где, как он ожидал, находилась вода. Но, на его беду, графин был наполнен спиртом, который для него был, как валериана для кота. А, как известно, коты в этой ситуации ответственности нести ни за что не могут.
Мы с Н. Цветковым вздохнули с облегчением.

Однако, не всегда у таких историй окончание было столь же благополучным, как у Германа, или у чеховского отставного гусара.
Год тому назад группа молодых местных рабочих также перепутала содержимое бутылок: в заводской столовой они после работы решили запить вечерний ужин.

Только запить его они решили разбавленным спиртом, а запили дихлорэтаном. Отличить же дихлорэтан от спирта они не сумели, поскольку перед этим уже чего-то попробовали.
Результат тривиальный: что-то около десятка молодых трупов. Один из участников, выживший, поскольку не смог дозу принять целиком, описывал мне всю эту историю.

Именно, только после этой трагедии на заводе под строжайший контроль была взята выдача дихлорэтана для каких-либо производственных целей. А еще весной 1953 года я свободно использовал эту жидкость, например,  для очистки от грязи своих брюк и тп. Бутылка с этим ядом у меня спокойно размещалась в каком-то шкафу.

Как и в прежних командировках было неизвестно куда себя деть в свободное время, по вечерам, и в выходные дни.
Конечно, нужно было готовить сдачу кандидатского экзамена по автоматике. Книга Е.П. Попова у меня была с собой, но в условиях быта в гостинице, когда вокруг тебя народ, постоянно ищущий компании, заниматься было, практически, невозможно.
Я, вначале, объявил "мораторий"  на любую дегустацию напитков, и выдерживал его пока не простудился.

А как в командировке можно лечиться? Непонятно, особенно молодому, неопытному.
Постельный режим?
Но кто за тобой будет ухаживать? Сиделок тут нет, да и на работе замены нет. Разве, только, кого-то вызывать для этого из Ленинграда.
В командировке я лично болезни типа простуды умел лечить только с помощью "бутылки".

 Получалось весьма результативно и просто.

 Лекарство - всегда под рукой было. Важно выбрать правильную дозу, ну а удовольствия от процесса лечения, по-моему, никогда не бывает, каким бы способом оно не производилось.

В 1954 году до поселка из Феодосии, кроме заводских и комиссионых машин начинали курсировать также и городские автобусы, которые подвозили народ только до шлагбаума у въезда в поселок. Для свободного посещения он был еще закрыт. 
В феврале - марте в Крыму начались обильные снегопады и метели. Морозец достигал -10°C.  Движение автотранспорта между городом  и поселком ухудшалось.
В один из дней, после окончания работы никто и ничто не собирались доставить нас туда, где были ужин и теплые кровати.

 Большая толпа желающих добраться до Феодосии уже больше часа ожидала транспорт у выезда из поселка. Уже давно наступила темнота и морозец усиливался. И тогда я принял решение: добираться в город, до Машиной харчевни, пешком через занесенные снегом перевалы. Расстояние было примерно 5 - 7 километров. Тут же, человек 10 молодежи ко мне присоединились и мы зашагали.
Проваливаясь по колено в снег, мы бодро шагали к подножию горного перевала и минут через 30 его достигли. Затем начали карабкаться напрямую вверх. Кое-где выходили на остатки старинной дороги, но и они вскоре исчезали под снегом. У самого верха началась метель, но путь становился все яснее и понятнее.
Вдруг раздается команда: "Стоять! Руки вверх!"
Нас взяла в плен команда пограничников!
Оказывается, мы вошли в запретную зону, где недавно возвели стратегическую радиолокационную станцию. Причем вошли не как все добропорядочные нарушители, в хорошую погоду и по проторенной дороге, а влезли, как настоящие диверсанты: ночью, в метель, и откуда-то, где никаких дорог нет, и где нормальные люди не ходят!
Все кончилось благополучно.

                    В этой жизни для меня поиск осмысленного и полезного времяпровождения в выходной день становился основным.
С этой целью начал посещать недавно восстановленный музей Айвазовского, Феодосию исследовал вдоль и поперек, включая базар.

В конце ноября 1954 года судьба столкнула меня с Ив. Ив. Третьяком.  Об этом человеке я уже рассказывал в [10].
Этого человека, как я считаю, следует считать пионером открытия горного массива и вулкана Кара-Даг в послевоенное время.

Утверждаю, поскольку видел это сам.
Совершенно различен образ жизни и быт у обитателей поселка и  города Феодосии был до начала 60-х годов XX века, и после 60-х.  Различен, как для местных жителей, так и для командированных из различных районов, для туристов и отдыхающих, и для всех людей, посещающих Крым. Причиной данного явления является горный массив Крыма Кара-Даг.
В изданной  ранее литературе о Крыме нигде не отмечен этот горный массив, как нечто оригинальное.

Ни  у Пушкина, ни у Чехова, ни у Волошина, который жил почти-что на Кара-Даге, ни у А. Грина – о Кара-Даге ничего не написано!

А место это на Земле уникальнейшее во многих отношениях!
Не рассказывали про Кара-Даг и прежние посетители Крыма и Феодосии.  Даже  могучий Айвазовский обрисовывал все что угодно, Неаполь там, и прочее, но чтобы  Кара-Даг – нет!

 Во всяком случае мне не известно, а он же является коренным Феодосийцем!
Зато, кого ни-возьми, если он был здесь после 60-х годов, то про Кара-Даг рассказывает, показывает, пишет!
Наверное, до 60-х годов Кара-Даг интересовал только ученых-природоведов.
В прошлую командировку в эти места, в 1952-53 году, я только издали, из поселка Орджоникидзе, любовался величественным видом горных утесов, почти вертикально, уходящих в море, а чтобы туда пробраться – мыслей не возникало: до Кара-Дага далеко, а дел и здесь хватает!
Иван же Иванович был альпинист с довоенного времени и к тому же краевед и увлеченный природовед. Без фотоаппарата он также не обходился. Он уже 2-3 года, с самого начала 50-тых, как только здесь в послевоенное время начались работы с опытными образцами торпед, в одиночку тщательно исследовал Кара-Дагский массив.
Участник прошедшей войны он также тщательно изучал ее следы. Мне он рассказывал, что на одном из труднодоступных склонов хребта Биюк-Янышар со стороны моря он нашел остатки сбитого самолета, застрявшие между скал. (Это были следы воздушных боев 1944 года, о которых упоминается в [1].)
Позже, в 60-х, по этому склону была проложена боле-менее безопасная «козья» тропа, и об остатках самолета я уже не слышал.
Иван Иванович согласился принять меня в свою компанию, и вначале нас было двое, но вскоре к нам начали присоединяться, как некоторые работники завода, так и наши испытатели.
В апреле 1955 года он уже водил компанию больше десятка человек. Помню, что с нами ходили: Н.А. Цветков, затем Л.С. Ерохин, потом их будущие жены, М.Ф. Иткис - сотрудник завода, и другие.

У самого подножья Кара-Дага на берегу залива, располагается известный курортный поселок Коктебель.

В свое время в этом поселке жил известный поэт и художник "серебренного" литературного века М. А. Волошин, а в наше время в его доме был соответствующий музей. Похоронен М. А. Волошин был отсюда неподалеку, на одной из горных вершин, которая многим напоминала его мужественный профиль.
От поселка Орджоникидзе до Коктебеля по пересеченной местности было порядка 10 километров, а от Феодосии до Коктебеля по дороге порядка 20.
Кара-Даг мы проходили неоднократно с востока на запад, от Коктебеля до горы Старик, до Сердоликовой бухты, и до всяких других, спускались и подымались к Биостанции и наоборот, по скальным уступам, осыпям, через камиы (щель в скалах), проходили через долину Монахов (или Капуцинов, уже в памяти многое стирается), и через прочие диковинные места.

На Кара-Даге всегда был свой микроклимат, поэтому зима там нами не ощущалась.

В те времена другие люди нам там не встречались, а природа сохранялась еще в своем первозданном виде.

В апреле на завод для продолжения испытаний торпеды ТАН-53, начал съезжаться основной состав комиссии по испытаниям этой торпеды. На этот раз приборный участок я передавал своему непосредственному начальнику - Шестопалову И. Т.
В составе груза, прибывшего на испытания из Ленинграда, находились также 4 механизма рассогласования горизонтальных рулей торпеды, которые я принял из цеха в прошлом году, перед отъездом в командировку, и кормовые отделения, переделанные для их установки.
Материалы по натурным испытаниям этой системы были также использованы в кандидатской диссертации автора.
В начале июня 1955 года командировка закончилась, и я был отправлен продолжать службу в Ленинграде.
Позже в этом же году директором завода становится Н.А. Балабайченко.
/далее/