Торпедная судьба в 1980 году снова забросила меня туда же – на феодосийский завод, теперь уж точно с   названием «Гидроприбор», в поселке Орджоникидзе, с которым я теперь надолго не расстанусь в течение 7 лет, до выхода на «заслуженный отдых».

В первых числах марта 1980-го года, у себя дома в Ленинграде автор собрал вещи в огромный чемодан и рюкзак и, как оно бывало и в молодости, распрощался с семьей и в составе большой группы специалистов во главе с Вячеславом Марковичем Денисовым, отбыл из Ленинграда для дальнейшего продолжения своей «торпедной жизни».
«Куда Вас Сударь, к черту понесло» на шестом-то десятке лет?
В город Феодосию!
В эту командировку я оправился  в качестве заместителя главного конструктора по проектированию и отработке системы управления движением противоминного снаряда (ПМС) по теме «Кобра-Гюрза».
Главной задачей предстоящих испытаний являлась отработка системы траления мины, находящейся от корабля-тральщика на расстоянии до 1,5 километров и установленная на любой из глубин в пределах до 300 метров.
Для выполнения этой задачи, торпеда (ПМС), обладающая особой гидродинамической компоновкой, с помощью троса почти километровой длины, была обязана буксировать специальный подрывной патрон, и, выполняя специальный маневр в горизонтальной плоскости, установить этот патрон на трос, удерживающий мину, после чего он срабатывал, и мина уничтожалась!
Для выполнения задачи буксировки подрывного патрона следовало отработать управляемость ПМС. Это являлось моей основной задачей.

Самолетом до Симферополя, и оттуда в «Богом данную», что в переводе с древнегреческого обозначает Феодосию, откуда я начал торпедные стрельбы в 1952 году, и где не был уже 22 года!
От привокзальной площади, куда нас доставил городской автобус, председатель нашей комиссии по исппытаниям ПМС, Слава Денисов, нас вел мимо Генуэзской башни, по Итальянской, к гостинице «Дом  моряка».
Эта гостиница принадлежала морской воинской части, которая размещалась тут же за охраняемой оградой, вдоль берега Феодосийского залива.
В «Моряке» мы отдохнули после дороги, и на другой день перебрались в хорошо мне знакомую гостиницу «Астория».
Далее начались ежедневные поездки на завод в поселок Орджоникидзе и повседневная рабочая деятельность, в принципе не отличающаяся от той, какой она здесь была 22 года тому назад, и еще раньше.
В принципе все, конечно, было тем же, но в частности изменилось многое.

Изменился облик самого города.
Одноэтажные мазанки и сады за заборами-стенами, которыми были застроены все основные городские магистрали, были заменены современными многоэтажными каменными постройками.
Склоны гор, окаймляющих город, прежде пустынные, теперь были сплошь заняты садовыми участками горожан.
Теперь жители Феодосии и приезжие могли переезжать из одного района города в другой на автобусах, ходивших по нескольким маршрутам, а не ходить исключительно пешком.
Улучшилось рейсовое автобусное сообщение Феодосии с другими населенными пунктами Крыма, в частности с поселком Орджоникидзе; теперь сообщение города Феодосия с поселком Орджоникидзе не производилось  по дороге с выездом на Симферопольское шоссе и в объезд «мадам Бродской», а прямо с выездом по городской улице на горный перевал с последующим спуском по горному склону в сторону поселка, по вновь сооруженным дорогам.

В марте 1980 года, после нашего прибытия на испытания, вначале, 2 –3 раза, нас возили через этот небольшой живописный горный перевал, но  дорога вскоре не выдержала нашей тяжести. Как только мы по ней первый же раз проехали, там сразу же произошел небольшой оползень. Риск, всем, вместе с автобусом, съехать по крутому склону метров на 100 – 200, стал значительным, и нас начали возить снова в обход «мадам Бродской», или через село Султановку. Так продолжалось пока новую короткую дорогу (порядка 10 км.) не восстановили.

                  Теперь въезд в поселок Орджоникидзе был открыт для широкой публики. Раньше бывать в поселке могли только те, кто был должен посещать завод, или обслуживать работающих на нем и их семьи (учителя, медработники, и другие подобные жители).
Жителям поселка такое нововведение, конечно, давало некоторый приработок. Спрос на жилье для отдыхающих, особенно в летнее время, становился очень высоким, зато командированным стало труднее снимать жилплощадь в частном секторе.

У командировочных наибольшей популярностью в поселке пользовалась небольшая двухэтажная заводская гостиница, расположенная сразу при въезде в поселок, слева от шоссе.

 В комнатах этой гостиницы селилось от двух до шести человек, как правило, своих.
В таких условиях, конечно, об отдыхе в одиночестве можно было и не мечтать, но зато было комфортно находиться месяцами и годами в своем коллективе, а не в «гордом одиночестве».
Жить в семье всегда комфортнее, чем в одиночку, а «торпедная жизнь» превращала в одну семью и рабочих, и научных работников, и подчиненных вместе с их начальниками.
Правда, если в командировку на завод приезжал директор, или там главный инженер, или какой-нибудь чин из главка, из Москвы, то для него всегда находилась отдельная квартира в новом доме из 5-ти, 6-ти этажей, построенном недавно вблизи от моря.

Вообще за время моего отсутствия в поселке появилось много современных многоэтажных каменных зданий, и многие работники завода получили в них прекрасные квартиры.

 Сохранились и прежние двухэтажные здания, частично построенные, я думаю, еще в довоенное время, затем взорванные фашистами при бегстве, и вновь восстановленные и построенные в 40-х годах после освобождения Крыма в 1944 году.

 В одном из этих домов я снимал жилье еще в 1953 году, 27 лет тому назад!
В новых домах получили жилье также работники московской оборонной организации завода «Гидроаппарат», рабочая площадь которой была сооружена за полкилометра до въезда в поселок.
В период работы директора Н.А. Балабайченко в поселке был заложен парк, построен Дом Культуры, стадион, второй детский сад, и многое другое.
Детским садом поселка пользовались не только его жители, но и некоторые молодые мамы, командированные на завод.
На высокой горе, которая бросалась в глаза при въезде в поселок, появилась огромная надпись: «СЛАВА КПСС». Все люди эту гору стали и называть по такому имени.
Въезд на завод транспорта и проход туда работающих, теперь происходил через более удобный пропускной пункт.

Теперь было не нужно подниматься к КПП по опасной длинной дороге, с которой  в 1952 году на моих глазах вниз свалился грузовик, не было и того КПП через который я в 1953 году каждый обеденный перерыв мчался через весь поселок «домой» к жене с дочкой.
Ниже и ближе к морю люди снесли часть горы, проложили более удобную и безопасную дорогу и построили солидную проходную завода.

 Правда и тут, почти сразу за проходной в начале 70-х наш сотрудник, ветеран войны,

Родной пейзаж, по которому уже успел соскучиться!

В цеху было также много комнат, в которых располагались различные производственные службы.
Одна небольшая комната, порядка 15 кв. метров, предназначалась для работы комиссии по теме.
Имелся здесь и «приборный участок», или точнее – помещение для работы представителей отдела № 74 ЦНИИ, обеспечивающих работу систем управления испытываемых торпед. По теме «Кобра-Гюрза» это был я.
Когда-то, лет 20 тому назад, на таком участке  устанавливались также стенды подготовки приборов, и рабочие-прибористы на них работали под нашим непосредственным наблюдением. Да и сами приборы были также полностью нашими. Сейчас приборы к испытаниям готовились на втором этаже, на участке киевского завода.

 Киевляне нам предъявляли готовые приборы с приложением паспорта на данный прибор. Если нас все удовлетворяло, то прибор передавался торпедистам на сборку с соответствующей торпедой.

 Участие в приемке приборов от киевлян также принимал заводской военпред и представители заводского ОТК (отдела технического контроля), но основным тут всегда было мое слово. Если было необходимо, я всегда имел возможность лично проверить прибор по всем параметрам.

Создаваемые конструкции, маневрирующие в двух плоскостях, требовали для своих проверок больших глубин и простора, которых вблизи от берега не существовало.
Испытываемые торпеды с утра загружались в трюм опытнового судна (ОС), и оно на весь день уходило в море, где и производились испытательные выстрелы торпед. На ближнем и на дальнем полигоне.

Отработка нашего изделия продолжалась вплоть до марта 1987 года, когда мной в числе других лиц, ответственных за проведение работ, были подписаны все необходимые документы о положительном завершении заводских испытаний изделия.
Впереди еще предстояло проводить Государственные испытания и передачу готового изделия флоту,  но в этой работе промышленность уже только оказывало помощь военным. Эта работа была возложена уже на моих помощников.
За 7 прошедших лет пришлось сталкиваться с рядом технических вопросов, которые пришлось преодолевать в процессе проведения испытаний.

Случалось, что проведению испытаний  торпед на Черном море мешали американцы.
Вообще-то в послевоенное время, можно считать, что все Черное море превратилось во внутреннее море Советского Союза. Чужие  военные корабли в нем не появлялись. Поэтому, когда, как-то, какой-то американец через Дарданеллы вошел в море, это было воспринято, как чрезвычайное событие. Сверху была дана команда не производить никаких работ, пока американец не вернется к себе через Босфор.
Через день-другой он так и сделал, предварительно потолкавшись бортами с нашим военным кораблем.

Однажды испытания сорвала известная катастрофа, произошедшая под Новороссийском с нашим пассажирским лайнером «Адмирал Нахимов».
С утра неожиданно отменили все намеченные «на сегодня» работы, поскольку поступила команда: немедленно отправить на место столкновения все имеющиеся плавсредства.
Что такое несчастье произошло, еще никто кроме нас не знал.
Информацией о том, как проходят испытания, мы почти каждый день обменивались с нашей «метрополией» в Питере по специальной телефонной линии. Поэтому, в тот раз на вопрос из Питера, как у нас идут дела, я ответил:
-        Никак. Сегодня в 9 вечера все разъяснят по телевизионной программе «Время».

В другой раз испытаниям «Кобры» помешал прогулочный теплоходик с отдыхающими.
Его трасса проходила из Феодосии, вокруг мыса Киик-Атлама, в Планерское.
Стрелять торпедами на «Ближний полигон» ОС обычно выходил, пересекая эту трассу, и уходил мористее.
Но, наверное, капитан прогулочного теплоходика решил поразить отдыхающих картиной испытаний «супер-секретного» оружия!
Как только торпеда всплыла после нашего выстрела, около нее, откуда ни возьмись, появился этот любопытствующий теплоход! Как он умудрился к ней так подкрасться, минуя все наши плавающие средства – уму непостижимо!
Теплоход проходил невдалеке от всплывшей торпеды, буквально вывернувшись наизнанку, чтобы получше разглядеть необычный предмет, покачивающийся в волнах! Крен у него достигал двух - трех десятков градусов, поскольку вся масса  отдыхающих и команды теплохода ринулись к правому борту этого суденышка!
Капитан нашего ОС не растерялся и по «матюгальнику» рявкнул, чтобы теплоход не мешал работать и срочно бы отсюда уходил. А в подкрепление своего приказа он «на всех парах» направил свой ОС (вместе с нами) прямо на этот теплоход с отдыхающими! Но он его не протаранил, а остроумно закрыл своим корпусом плавающую торпеду от любопытных взоров отдыхающей публики, и все!
После такого маневра теплоходу здесь находиться стало неинтересно, он выпрямился и начал, подальше от греха,  удаляться, поворачивая за мыс Киик-Атламу.

В процессе проведения испытаний выходить в море на ОС мне приходилось довольно-таки часто. В один из таких выходов я спас человека. Спас, если и не от гибели, то от серьезных травм, во всяком случае. Этим человеком был Мамед Гаджиев, работник каспийского завода «Дагдизель», человек, трагически окончивший свой жизненный путь вместе с другими специалистами и командой подводного крейсера «Курск» в 2000 году.
В те годы на заводе в поселке Орджоникидзе всем часто встречалась дружная бригада молодых специалистов каспийского завода, и среди них выделялся симпатичный, стройный дагестанец, в возрасте, примерно, тридцати лет. Близко с ними знаком я не был, но в лицо все друг друга знали хорошо.
Как я уже говорил, стрельбы торпедами в те времена производились с опытного судна, ОС.
В начале рабочего дня ОС набивал свой трюм испытываемыми торпедами и затем выходил в море вместе с хозяевами этих торпед.
Различные типы торпед испытывались своими комиссиями каждая. Это могли быть и комиссии с одного предприятия, и из различных, расположенных в различных географических точках.
Часть торпед отстреливалась на ближнем полигоне, до которого ходу было, примерно, час,  других везли на дальние полигоны, и тогда в родную гавань корабль возвращался к концу дня.

 Не было смысла, отстрелявшись на ближнем полигоне, затем весь день изнывать от безделья посредине Черного моря, и, поэтому, к ОС подходил небольшой катер, и снимал с него всех отстрелявшихся, чтобы поскорее вернуть их на землю.
Обычно катер подходил к ОС почти вплотную с подветренной стороны, и, пока матрос удерживал его от ударов о борт большого ОС, все, кому надо, прыгали с ОС на катер.

 При этом вследствие морского волнения, катер, по отношению к ОС, то на несколько метров поднимало вверх, то он проваливался далеко вниз. Как мне сейчас представляется, амплитуда этих качелей составляла метров 5 – 6.
Кому надо было прыгать, перелезали через леер, и, держась за него одной рукой, внимательно следили за катером.

 В момент, когда тот подходил к своему верхнему положению, следовало от ОС отделиться и прыгнуть вниз, в катер. А те, кто там уже стоит, тебя ловят, чтобы не кувыркнулся, куда не следует. Ну а если в прыжке промахнешься, или не во время прыгнешь, то рискуешь попасть в воду между бортами двух кораблей, или травмировать свои конечности при прыжках с большой высоты.

И то и другое не очень приятно, особенно если окажешься, в одежде и в сапогах, в воде между бортами, которые на месте не стоят.
Так скакать приходилось не только летом, но и зимой, и осенью, и в жару, и в мороз.
Трагический исход одного подобного прыжка красочно описал известный датский путешественник и писатель Петер Фрейхен: «Вперед и к черту в пекло!»
 Адмиральских трапов, при переходе в море с ОС на катер, подавать было почему-то не принято, все должны были уметь прыгать.
В один из выходов ОС отстрелял на ближнем полигоне нашу «Гюрзу», и другие торпеды, и я, как обычно, стоя за бортом, выбрал момент, и прыгнул. Рядом со мной ту же процедуру выполнили еще два – три человека, но я, скорее почувствовал, что-то не совсем так, и сразу же после «приземления» поднял наверх голову.
Я увидел, что за бортом ОС висит человек и руками держится за что-то, может быть за бортик, или за леер. Он висел лицом к борту ОС, а в это время волна стремительно поднимала катер, на котором я стоял, и он вот-вот мог придавить висящего. Поэтому я, как только смог достать штанины висящего, крепко в них вцепился и оторвал человека от того, за что он там держался.
Этим человеком и был Мамед Гаджиев.
Он мне улыбнулся и поблагодарил.
Дальше без приключений катер всех доставил к пирсу, и все разошлись по своим делам. Я заметил, что Мамед ушиб кисть руки. Он за нее все время держался.
На другой день, или через день, я его снова увидел. Мы уже здоровались как хорошо знакомые. Свою руку он держал на перевязке, но ведь могло случиться и гораздо хуже.
Вскоре моя командировка кончилась, и больше я его не встречал. Встретил его имя через 14-15 лет, в числе погибших на «Курске».

Зимой частенько появлялось свободное от работы время: и по выходным никто не работал, да и вечерами раньше освобождались, а иногда, из-за непогоды, и целый день нужно было выдумывать себе занятия.
В такое период командировочный народ, естественно, проводил, в основном, время своими компаниями.
Обсуждали жизнь со всех сторон. Каждый был посвящен, таким образом, в различные стороны жизни друга и знакомого, все вместе переживали происходящее в жизни друг у друга. Все между собой сближались и как бы сроднялись. Работа и быт были общими.
Здесь, как и в других местах длительных командировок, особо приятными и значительными бывали банные дни: всегда в баньке, в непринужденной обстановке, вновь встречаются члены твоего коллектива, и при этом проявляется трогательная забота  о вениках, мочалках, тазиках, о парилке.
Кстати, когда-то было время, что и свое бельишко простирнуть, командированные мужики имели возможность, частенько, только в бане. Ведь все они здесь были «холостяки», а горячая вода в нужном количестве, в тех условиях была  роскошью!
Случалось, что местная баня длительный срок, по каким-либо причинам функционировать переставала. В этом случае выручала небольшая душевая в цеху. Иногда, специально чтобы помыться ходили на завод в выходной день. Правда почти всегда, вода из-под душа шла еле-еле и чуть-чуть теплая, а иногда и вовсе холодная.
Но, все-равно! Любая баня – это праздник!

О внешних изменениях в городе и в поселке я уже немножко написал, но основное, что мне запомнилось от пребывания в этой командировке, так это была Крымская весна! Ни  в какое сравнение с нашей стылой Ленинградской, то ли весной, то ли, черт его знает, с чем, эта Крымская весна не идет!
Уже в апреле, а иногда и в конце марта, снега, ни в горах, ни на равнинах, здесь уже часто не бывает. Природа дружно пробуждается. На склонах гор народ начинал дружно собирать крокусы для любимых, которые также расцветали, подобно весенним цветам.

В 80-х годах  еще в течение нескольких лет я туда добирался в одиночку и с компанией, в район расположения горы «Старик», пока, к концу 80-тых, и «Старика» не заперли в одиночку – перестали бродячую публику вообще допускать к Кара-Дагу! («Старик» - название горы неофициальное).
На самого Старика также забраться без хорошей альпинистской подготовки мог далеко не всякий. Однако, с того места, до которого мы могли добраться, также открывался чудесный вид, с высоты в несколько сот метров, на Крымские леса и холмы, с плантациями винограда, грецких орехов, яблоневыми садами, с дорогами, поселениями, и … в общем было чем полюбоваться, и была небольшая возможность «пощекотать свой адреналин»!

Крымские командировки по сравнению с другими были удобны и хороши тем, что в них было удобнее, чем в местах других командировок находить занятия в свободные от работы часы и дни. Древняя история Крыма, природа, флора и фауна, весьма этому способствовали.
Я здесь даже немножко вспомнил и посмотрел места своего детства. Много времени употребил на изучение Феодосии, ее окрестностей, и восточной части Крымского полуострова. Бывал в Старом Крыму, Керчи, Бахчисарае, и в других местах.

 

 Произвела впечатление коса «Арабатская стрелка», отделяющая Сиваш от Азовского моря.
В основании этой косы стоит старинная заброшенная крепость в отличном состоянии. Кто и когда ее построил? Интересно, кто и как в этой крепости служил, и от каких набегов они охраняли Крым?

Поездки по Крыму и пешеходные путешествия чаще всего совершал в компании с кем-нибудь из наших, а иногда и самостоятельно.
Большим любителем путешествий был мой товарищ и помощник по работе А.П.Еременко. Он частенько составлял мне в этом занятии компанию.

Весь день в поселке, по такому случаю, царила праздничная атмосфера. Люди пели хорошие песни, в основном морской тематики, поздравляли друг друга, и веселились, как умели.
Как в командировках народ отдыхал в свободные выходные дни и праздники я здесь уже вспоминал.

В один из таких дней мне и моему товарищу-сотруднику, инженеру из нашего отдела, которого я знал уже примерно лет 25, поступило предложение принять участие в субботнике на заводе «Гидроаппарат». Один из руководителей этого завода, Олег Лобанов, предложил нам отправиться на субботник по сбору урожая яблок в один из крымских совхозов.
Рано утром, я, Жора, и сотрудники «Гидроаппарата», с большими рюкзаками устроились в автобусе, который привез нас в помощь работникам совхоза.
Никогда раньше и нигде мы такого не видали! Такое бывает только в Крыму, причем в осенний период. Это, наверное, был конец октября. Уже прошел летний зной, и  было очень комфортно  ходить в легких рубахах. Крымским солнцем  были залиты огромные яблоневые плантации. В стороне возвышались горы с обрывами и откосами, заросшие южным крымским лесом. Мы бы не удивились, если бы оттуда выскочили  обезьяны с попугаями,  настолько все было экзотично.
Рассказывали, что во времена Крымских ханов, они казнили своих пленников, сбрасывая их в пропасть с одной из здешних гор. Кажется, даже Богдану Хмельницкому грозил подобный конец, но он каким-то образом его избежал.
Нам с Жорой выдали лестницу для залезания на высокие яблоневые деревья, и мы начали их планомерный обход, очищая от больших, зрелых плодов сорта «голден»  и «семиренко».

 Попутно разрешалось съесть этих яблок – сколько сможешь! Кроме того, в виде оплаты за труд было можно увезти с собой столько яблок, сколько влезет в твой рюкзак и в карманы!
Собранный урожай яблок складывался в огромные бурты километровой длины, здесь же на открытом месте.
В результате, когда к концу дня все помощники уселись в автобус, чтобы вернуться домой в Орджоникидзе, он не сразу, и с трудом, смог сдвинуться с места с таким большим грузом.
Помню, что вскоре мне пришлось возвращаться поездом домой в Ленинград с дополнительным грузом порядка 30 килограмм.

Теперь в XXI веке окидывая мысленным взором и вспоминая  работу и наш быт в Крыму   на «Русском Уайтхеде»  представляешь себе множество сотрудников и соратников, как тех с кем работал и жил вплотную, так и тех, которых никогда не видел, но которые здесь были до тебя и делали такое же дело.

Конечно, всегда помнятся ушедшие товарищи, такие как Толя Еременко, о котором здесь вспоминал, Лев Ермолаев, сгоревший в командировках, но скончавшийся уже в Ленинграде, Валя Павлов, утонувший под Новый 1965 год, и еще многие.

В этом скорбном ряду находится также мой старейший знакомый и товарищ Валентин Федорович Некрасов, которого живым я видел последний.
По памяти, это случилось в 1985 году, в самом конце октября, когда мы с ним провожали друг друга в Питер.

У обоих уже были в кармане билеты на отъезд. Только я должен был садиться в поезд завтра утром, а он на следующий день.
Я тогда жил в «Астории» в отдельном маленьком номере, и по вечерам мы с Валентином в этом номере часто коротали время.
В НИИ не было людей, которые знали бы друг друга так давно как мы с ним.
Мы с ним знали друг друга со школьных лет, с 1942 года – это точно.
Под Куйбышевым (Самарой) в поселке Управленческий я учился в одном классе с его сестрой, Эрой. Как он мне говорил - меня тогда знала и его мама. Валентин учился на класс младше.  Было что и кого вспомнить.
Оттуда я исчез в начале 1944 года, а он, после окончания школы в 1946 году.
Затем мы оба окончили ЛКИ, работали в одном отделе, и вот мы стареем на глазах друг у друга, и сейчас, уже не один месяц сидим здесь на Черном море, вдали от близких.
Росли и учились мы с ним в совершенно разных условиях: если я попал на Волгу и в ЛКИ, пройдя чуть ли не  через ГУЛАГ, то он вышел из семьи видного чекиста.
Несмотря на то, что в те далекие годы мы с ним находились в совершенно различных условиях,  долгие годы знакомства и совместной работы нас обоих очень сблизили.

Перед тем, как отправиться «к Морфею», мы попрощались и пожелали друг - другу скорой встречи в Питере. Но этой встречи не получилось.
Такова «торпедная жизнь».

 Окончил в поселке свой жизненный путь  знакомый мне со времен учебы в ЛКИ Спирин Валентин, который после окончания института одел военно-морскую форму и превратился в военного представителя в торпедной промышленности. В процессе своей службы занимал в военном представительстве крупные посты, и несколько лет тому назад, в звании капитана первого ранга, вышел в отставку. В юности это был стройный белокурый мальчик небольшого роста.

В 1987 году в течение месяца я, как ни в чем, ни бывало, в цеху подготавливал торпеды к выстрелам, иногда выходил с ними в море, словом вел привычную командировочную  жизнь.
Настал момент, когда меня попросили подписать документы о завершении заводских  испытаний образца, что я и выполнил.
Далее в цеху продолжались еще какие-то необходимые работы, но я, уже не дожидаясь их окончания, приобрел билет на обратную дорогу, тем более что меня подменил, вернувшийся сюда мой помощник, Саша Козлов.

В первых числах марта я устроился в автобусе, перевозящем людей с завода в поселке в Феодосию.
Рабочий день на заводе еще не закончился, но, видя, что начинает происходить в природе, я торопился уехать в город.
Без особых приключений мы проехали на автобусе весь этот путь, но, чего я и опасался, это был последний автобус, проехавший из поселка в город. Начавшийся снегопад с метелью закрыл все пути в поселок на несколько суток.
Через какое-то время, разговаривая по телефону с Феодосией, я от Саши К. узнал, что он в тот же день, когда я уезжал, пытаясь после работы вернуться в город, вместе с автобусом застрял где-то в районе «тещина языка». 

Так окончилась моя «двуякорная» эпопея, начинавшаяся в 1932 году и закончившаяся в 1987!
В это время еще никто не мог и представить себе даже в страшном сне, что эпопея «Русского Уайтхеда» всего-то через 5 лет, в 1992 году, окончится также!
Невозможно было представить, что этот торпедный полигон вместе с заводом, кораблями, и прочим налаженным хозяйством, по воле своих же  руководителей доживает последние годы!
«Честь им и хвала»!